Вчерашней ночь я лежала и думала о рукописях и письмах. Рукописи, как известно каждому, кто знаком с "Мастером и Маргаритой", - не горят. Ну не горят, так не горят, возьмём это за аксиому. Хотя и на эту тему можно размышлять долго и разнопланово. А как обстоят дела с письмами? Горят ли они? И вот пока я лежала и прокручивала в голове различные ситуации, стало мне скучно, и руки сами потянулись к "Лауре и её оригиналу". Точнее, уже не к самой ней, а к статье Геннадия Барабтарло (ох и нравится же мне эта фамилия!). И что же я там увидела?
"В тайне той же непроницаемости, в несгораемом швейцарском сейфе, держал эти фрагменты и сын Набокова, сделавшись распорядителем его литературного имущества. Выбор был мучительный, несколько напоминающий эпизод из первого английского романа Набокова, герой которого В., по смерти сводного (будто бы) брата, сидит перед горящим камином с пачкой непрочитанных писем, которые ему завещано уничтожить. Вопреки распространенному одно время в Москве верованию, рукописи превосходно горят.
Но иное дело письма, и иное — недописанная мастерская вещь (по английскому выражению), и соблазн тут в том, что особенно трудно уничтожить именно последнее, предсмертное сочинение, которое в принципе, по логике осуществления и раскрытия наилучших художественных дарований, не замутненных под конец слабоумием и не запятнанных безнравственностью, должно в разных отношениях превосходить предыдущие."
А ведь пока я думала о рукописях и письмах, никакой Лауры у меня в сознании не было. Подсознание же, видимо, было настроено иначе...